Вся шумная и говорливая семья приходила сюда очень часто, и порой они даже пересекались. Этого Деникин не любил. Ему нравилось оставаться с другом наедине.

- Ну, здравствуй, Семен! Как ты тут? Скучаешь? А я вот цветочки тебе обновил, - вслух сказал Деникин. - Нет, я не сам их рвал, ты даже и не надейся. Представляешь, Семен, говорят, что на следующем пароходе ко мне приедет помощник... Тревожно. Он ведь точно станет соваться в мои дела. Как ты полагаешь?

Деникин протянул руку и коснулся белого памятника. Как будто Ершов там, где он теперь находился, и впрямь мог услышать его слова и ощутить теплое прикосновение.

«Потеря, от которой вы никогда не оправитесь...»

Деникин осекся и замолчал, чувствуя, как в глазах вновь, недостойно для полицмейстера, кипят слезы.

***

Погожий день сменился теплым вечером, а тот, в свою очередь, намеревался вскоре уступить место непредвиденно свежей ночи.

В центральных кварталах зажглись теплым светом электрические фонари. На окраинах разгоняли тьму масляные.

Башенные часы, отставшие на четверть часа с тех пор, как их подвели в прошлом месяце, показывали четверть девятого.

Тут и там почти одновременно щелкнули запоры, замки и задвижки.